К обложке

MAGIS - 2011

 

 

 

 

КОСМОПОЛИТАНИЗМ КАК ПУТЬ ПРЕОДАЛЕНИЯ

НАЦИОНАЛЬНОЙ ОГРАНИЧЕННОСТИ

СБОРНИК ПУБЛИКАЦИЙ И РЕПУБЛИКАЦИЙ

 

Составитель  А.В. Соловьев

 

СОДЕРЖАНИЕ

Введение

1. Е. В. КОРОЛЕВА. СОЦИОЛОГИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ ПРОЦЕССОВ УЛЬРИХА БЕКА(на сайте)

2.Ульрих Бек.Что такое глобализация?(на сайте)

3.У. Бек. СОБСТВЕННАЯ ЖИЗНЬ В РАЗВЯЗАННОМ МИРЕ: ИНДИВИДУАЛИЗАЦИЯ, ГЛОБАЛИЗАЦИЯ И ПОЛИТИКА(на сайте)

4.У. БЕК. КОСМОПОЛИТИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО И ЕГО ВРАГИ (на сайте)

5Bronislaw Szerszynski and John Urry1.Cultures of cosmopolitanism(на сайте)

6.Magdalena Nowicka and Maria Rovisco. Making Sense of Cosmopolitanism(на сайте)

 

 

Введение

Космополитанизм - мировоззрение, в соответствии с которым все нации принадлежат к единому сообществу, объединенному разделяемыми моральными ценностями. Довольно подробная статья о космополитанизме содержится в Википедии (англ). Составитель сознательно использует это слово, а не термин "космополитизм", заезжанный "гуманитариями", обслуживавшими советскую номенклатуру.Космополитанизм связан с такими понятиями, как "открытое общество"(1), "глобализация"(2) и другими, рассматриваемыми в статьях альманаха. У космополитанизма есть враги, к которым прежде всего относятся "патриотизм" (3,4) и интернационализм(5). Практическая реализация этих взглядов хорошо известна тем, кто испытал на себе гитлеровский фашизм и советский империализм. Можно было бы перечислять и анализировать здесь тексты авторов. Но лучше сразу "припасть к источнику", чем читать о нем:)

АВС

1.

Поппер К. Открытое общество и его враги. Т.1. Чары Платона (zip)

Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 2. Время лжепророков: Гегель, Маркс и другие оракулы(zip)

Другие работы К. Поппера.

2.

Globalization

3.

Patriotism

4.  Патриотизм, как чувство исключительной любви к своему народу и как учение о доблести жертвы своим спокойствием, имуществом и даже жизнью для защиты слабых от избиения и насилия врагов, -- был высшей идеей того времени, когда всякий народ считал возможным и справедливым, для своего блага и могущества, подвергать избиению и грабежу людей другого народа; но уже около 2000 лет тому назад высшими представителями мудрости человечества начала сознаваться высшая идея братства людей, и идея эта, всё более и более входя в сознание, получила в наше время самые разнообразные осуществления. Благодаря облегчению средств сообщения, единству промышленности, торговли, искусств и знаний люди нашего времени до такой степени связаны между собою, что опасность завоеваний, убийств, насилий со стороны соседних народов уже совершенно исчезла, и все народы (народы, а не правительства) живут между собой в мирных, взаимно друг другу выгодных, дружеских торговых, промышленных, умственных сношениях, нарушать которые им нет никакого ни смысла, ни надобности. И потому, казалось бы, отжившее чувство патриотизма должно было бы как излишнее и несовместимое с вошедшим в жизнь сознанием братства людей разных народностей, всё более и более уничтожаться и совер исчезнуть. А между тем совершается обратное: вредное и отжитое чувство это не только продолжает существовать, но всё более и более разгорается.

   Народы без всякого разумного основания, противно и своему сознанию, и своим выгодам, не только сочувствуют правительствам в их нападениях на другие народы, в их захватах чужих владений и в отстаивании насилием того, что уже захвачено, не сами требуют этих нападений, захватов и отстаиваний, радуются им, гордятся ими. Мелкие угнетенные народности, подпавшие под впасть больших государств: поляки, ирландцы, чехи, финляндцы, армяне, -- реагируя против давящего их патриотизма покорителей, до такой степени заразились от угнетающих их народностей этим отжитым, ставшим ненужным, бессмысленным и вредным чувством патриотизма, что вся их деятельность сосредоточена на нем и что они сами, страдая от патриотизма сильных народов, готовы совершить над другими народностями из-за того же патриотизма то самое, что покорившие их народности производили и производят над ними.
   Происходит это оттого, что правящие классы (разумея под этим не одни правительства с их чиновниками, но и все классы, пользующиеся исключительно выгодным положением: капиталисты, журналисты, большинство художников, ученых) могут удерживать свое исключительно выгодное в сравнении с народными массами положение только благодаря государственному устройству, поддерживаемому патриотизмом. Имея же в своих руках все самые могущественные средства влияния на народ, они всегда неукоснительно поддерживают в себе и других патриотические чувства, тем более, что эти чувства, поддерживающие государственную власть, более всего другого награждаются этой властью.
   Всякий чиновник тем более успевает по службе, чем он более патриот; точно так же и военный может подвинуться в своей карьере только на войне, которая вызывается патриотизмом.
   Патриотизм и последствия его -- войны дают огромный доход газетчикам и выгоды большинству торгующих. Всякий писатель, учитель, профессор тем более обеспечивает свое положение, чем более будет проповедывать патриотизм. Всякий император, король тем более приобретает славы, чем более он предан патриотизму.
   В руках правящих классов войско, деньги, школа, религия, пресса. В школах они разжигают в детях патриотизм историями, описывая свой народ лучшим из всех народов и всегда правым; во взрослых разжигают это же чувство зрелищами, торжествами, памятниками, патриотической лживой прессой; главное же, разжигают патриотизм тем, что, совершая всякого рода несправедливости и жестокости против других народов, возбуждают в них вражду к своему народу, и потом этой то враждой пользуются для возбуждения вражды и в своем народе.
   Разгорание этого ужасного чувства патриотизма шло в европейских народах в какой-то быстро увеличивающейся прогрессии и в наше время дошло до последней степени, далее которой идти уже некуда.
(Издание: Л. Н. Толстой, Полное собрание сочинений в 90 томах, академическое юбилейное издание, том 90, Государственное Издательство Художественной Литературы, Москва - 1958; OCR: Габриел Мумжиев)

5.

Интернационализм

К содержанию

 

 

1.Е. В. КОРОЛЕВА. СОЦИОЛОГИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ ПРОЦЕССОВ УЛЬРИХА БЕКАна сайте

Социологические исследования. 2007.  № 5. С. 120-123. 

Ульрих Бек (р. 1944) - известный социолог, профессор Мюнхенского университета (Германия) и Лондонской школы экономики (Великобритания). Он - автор многочисленных монографий и статей, обозреватель газеты "Frankfurter Allgemeine Zeitung". Высказанные им идеи постоянно обсуждаются в социологическом сообществе, а книга "Общество риска" признана академическим бестселлером (только в Германии продано более 60 000 экземпляров) и издана в шестнадцати странах мира. В России переведены две его монографии ("Общество риска" и "Что такое глобализация?"). В своих трудах У. Бек исследовал широкий круг политических процессов и конфликтов, так или иначе связанных с экологией, социальным неравенством, трудовыми отношениями, наукой и технологиями, сферой частной жизни. Я же предлагаю краткий обзор его работ по одной из наиболее острых проблем современности: трансформации политической сферы и вытекающей отсюда необходимости пересмотра методологических и теоретических оснований социологии политики.

Этические принципы анализа политических процессов. Свою теорию У. Бек описывает как "устремленную в будущее", "эмпирически ориентированную" и лишенную при этом "какого то ни было методологического обеспечения" в том смысле, что считает важным для себя "уйти от приставки "пост"", то есть истолкования новых событий при помощи объяснительных схем, сложившихся при других социальных обстоятельствах и неприменимых в настоящее время [1, с. 9]. Этические принципы его социологии политического базируются на концепции общества риска, основой которой является понимание двойственной роли науки - как источника рисков и как демократического института, ведущего публичный диалог с обществом о предотвращении или смягчении риска. Результатом этого диалога является инверсия внутреннего и внешнего в науке: внутреннее - решение об истине и познании - уходит вовне, в публичный дискурс, а внешнее - "непредсказуемые" побочные последствия практической реализации научных инноваций - становятся постоянной внутренней проблемой самой научной работы [1, с. 244].

Исследователь полагает, что в условиях современного этапа модернизации (Второго модерна) необходим переход от "дефицитной" (директивной) к партнерской и интерактивной модели процесса взаимодействия науки и практики. У. Бек отрицает правомерность этической позиции естественно-научного знания ("наука знает лучше"). Он также отвергает претензию на "истину в последней инстанции". Современная наука политически ангажирована и изолирована от мнений и оценок, циркулирующих в широкой социальной среде непрофессионалов. Поэтому "большая наука" как социальный институт является сегодня одним из главных производителей рисков и создает соответственно институт, защищающий это ее право (политически ангажированная экспертиза). Немецкий социолог отказывается и от принципа этической нейтральности, принятого в социологии знания, полагая, что социальные науки должны взять на себя не только исследовательские, но и политические задачи. В обществе риска даже умеренно-объективистская оценка последствий риска включает скрытые политику, этику и мораль. Политизация социального познания означает концентрацию исследователя на порождающем риски социально-политическом контексте (политических процессах, конфликтах, ценностных различиях и др.). По его мнению, непрофессионалы должны иметь равные права с наукой в определении риска и принятии решений относительно его устранения (смягчения, компенсации). Поскольку речь идет о массо­вых социальных процессах - восприятии и оценке риска и формировании на этой основе политических программ, социология приобретает ключевую роль в системе взаимодействия "наука - массовое общество". Эта роль состоит в критическом и мобилизующем действии, направленном на изменение парадигмы социального познания, на создание основы для социальной критики науки и форм ее взаимодействия с обществом. Социолог настаивает на демократизации науки, ее большем внимании к нуждам различных социальных групп и слоев, на праве непрофессионалов выступать в качестве "гражданских экспертов" и носителей локального знания, необходимого для вычисления риска в конкретных условиях места и времени.

В анализе политических процессов У. Бек придерживается полуконструктивистского, точнее двустороннего (и посему более объемного) подхода. Риск, по Беку, есть, хотя достаточно трудно измеряемая и предсказуемая, но объективная реальность. Но уровень и характер восприятия риска может завышаться или занижаться заинтересованными в этом политическими силами, в особенности политически ангажированными экспертами, а также и населением. Именно в диалоге между наукой (экспертами) и непрофессионалами (публикой) объективный уровень и характер риска трансформируются в "социально приемлемый риск". Так что его "полуконструктивистский подход" является одновременно и этической максимой: в политике надо слушать все стороны, все имеют право голоса.

Теоретические основания социологии политики У. Бека. Он полагает, что применение концептуальных инструментов XIX в. к процессам современности - категориальная ошибка социальной теории, социальных наук и политики. Им вводится понятие рефлективности политики как основного качества Второго модерна, которая понимается как самопротивопоставление, самоконфронтация модерна в процессе его трансформации. Ученый предлагает и ориентируется на "идеальный тип" этого модерна как полностью сознательно рационального общества, то есть ответственного за свое развитие и отношения с природой. По Беку, определяющие понятия Первого модерна - богатство и власть, тогда как Второго - риск и беспомощность. Социолог трактует понятия Второго модерна и общества риска как однопорядковые, синонимичные. Ключевая проблематика общества риска - это политика распределения и компенсации риска [1, с. 21]. Основная линия политического конфликта смещается с вопросов неравенства к проблемам распределения рисков.

Для У. Бека риск есть одновременно биофизическая реальность и социальный конструкт. Риски производятся промышленностью, воплощаются в экономике, легитимируются наукой и сводятся к минимуму политикой. Например, страх и вообще ожидание негативных "последствий" создают собственную социальную и политическую реальность [2]. Глобальных рисков как таковых не существует -они всегда обременены социальными, политическими или этнонациональными конфликтами. Общество риска - это конец "Другого", невозможность дистанцирования от других, рассмотрения природы как обособленной от общества. Природа становится продуктом общества, социальным проектом или утопией, подлежащей реконструкции, созданию и изменению. Природа превращается в политику.

Риски и политика. Немецкий социолог предлагает анализировать политический потенциал общества риска в терминах процессов производства, распространения и потребления рисков в условиях неопределенности. По Беку, общество риска это "сконструированная неопределенность" (manufactured uncertainty), порождаемая "коллективной безответственностью". "Социальное государство" слабеет. В условиях Второго модерна изменяются само понятие политики, ее место и средства. Ее социальными акторами выступают индивиды, социальные движения и транснациональные сообщества, способные избегать контроля со стороны национальных государств. Соответственно политическая мобилизация может происходить за пределами национальных государств и официальных политических институтов и сил. Важным, хотя и непостоянным (недолговечным) актором, являются риск-солидарности страха и борьбы за сохранение среды обитания. У. Бек квалифицирует Второй модерн как "мировое сообщество". Это - не наднациональное общество, а такое, которое формируется вне пределов границ национальных государств. Представление о замкнутых социально-политических пространствах как акторах - фикция. В мире сосуществуют разные -экономические, культурные и политические логики глобализации. Возникают новые конкурентные отношения, силовые линии и узлы конфликтов. Необходимо переопре­деление политики в эпоху глобализации, пересмотр языка социальных наук. Иными словами, происходит "опасная инверсия политики и неполитики", то есть утрата своих традиционных функций государственными политическими институтами и их захват социальными силами, не имеющими отношения к сфере легитимной власти. Инверсия политического предполагает важное следствие: существовавшая раньше политическая система вынуждена делить влияние с множеством субполитик. Исследователь определяет субполитику как "дополнительный шанс для деятельности и узурпации власти за рамками политической системы" или же как "автономную подсистемную политику" [3, р. 35], причем при более детальном описании данного феномена делает упор скорее на автономии, нежели на принадлежности к системе. В частности, он констатирует совпадение самоорганизации и субполитизации общества [3, р. 39].

Направления трансформации политики. Главными сферами проявления "нового политического", по Беку, являются государство, транснациональная экономика, наука и технологии и частная жизнь. Происходит деполитизация государства: политические инновации более не исходят от класса государственных политиков. Ключевые идеи и их решения все чаще принимаются в сферах экономики и науки. Усиливается феномен "организованной безответственности", поскольку бюрократия не несет ответственности за решения, которых она не принимает. Поэтому нужны новые формы межнационального взаимодействия и транснационального сотрудничества. Основа последнего: кооперация и правовые решения (развитое международное право). Ответственный "Второй модерн" - это рыночная экономика с социальной и экологической ответственностью. У. Бек вводит понятие "инклюзивного суверенитета"', означающий, что идею (и принцип действия) транснационального государства надо понимать как "игру с прибылью", то есть такую, когда уступка части суверенных прав государства-нации институтам "транснационального государства" сопровождается выигрышем отдельных государств в политической сфере [4, с. 236]. В частности, "транснациональное государство" может стать оппонентом транснациональных корпораций.

Экономическая субполитика предполагает реализацию принципа самоограничения государства, бизнеса и индивидуальных свобод. В частности, это ограничение прав собственников на средства производства и прибыль с них; готовность молодежи дольше оставаться экономически зависимой; ограничение доли прибыли транснациональных концернов посредством более высокого налогообложения; ограничение свободы выбора сферы деятельности и т.д. Эта субполитика также предполагает: увеличение сроков образования в школах и обучение навыкам жизни в условиях Второго модерна; социальную ответственность корпораций; социальную ответственность и экологическую чувствительность массового потребителя; экономизацию работ, ранее выполнявшихся на общественных началах; развитие локальных рынков; самозанятость населения [4]. Автор выдвигает провокативный тезис о том, что в эпоху глобальных рисков и конфликтов политика "золотых наручников", то есть создания частой сети межнациональных взаимодействий - это именно то, что нужно не только для восстановления национальной автономии, но и в отношении подвижной и текучей мировой экономики [5].

Политизация науки как социального института должна исходить из следующих условий: современные риски существуют прежде всего в форме знаний о них; современное научное знание не в состоянии учесть всей сложности трансформационных процессов в окружающей среде и индивидуализации ее воздействия на человека; наука находится в двусмысленной политической и моральной ситуации: она одновременно порождает риски и должна создавать средства защиты от них; возникают ориентированные на общественное мнение формы научного знания. Тем самым наука подвергается тесту политизации. Более того, в современных условиях политические принципы и моральные установки приобретают верх над научными заключениями. Наука, по У. Беку, защищается от вынужденной публичности "авторитаризмом", взвинчиванием стандартов научности, что в конечном счете приводит к отсрочке или непринятию важных политических решений. Он выступает за демократизацию познавательной практики: демонополизацию научной экспертизы, диалог, расширение круга его участников, открытость структуры принятия решений. Наконец, ученый полагает, что общество политизируется благодаря индивидуализации. Индивид, создавая собственную биографию, через миллионы частных решений формирует сферу "политики повседневной жизни". Потребительский спрос или бойкот - типичная сфера этой субполитики. Вместе с тем, индивид находится все время в ситуации неопределенности: он одновремен­но "пессимист, идеалист и активист". Автор утверждает, что максиму национальной политики, то есть соблюдение национальных интересов силами национального государства, совершенно необходимо заменить максимой космополитической политики. Чем более космополитичны будут политические структуры и акции, тем сильнее возрастет наша индивидуальная власть в глобальном мире [5].

Несколько слов об основных направлениях критики социологии политических процессов У. Бека. Ученого чаще всего критикуют за национальную узость эмпирического базиса его концепции. Однако классические концепции К. Маркса, М. Вебера, Э. Дюркгейма и многих других были сформированы в специфически национальных контекстах. Следовательно, вопрос не в том, где географически они родились, а насколько широко были востребованы. Или, иначе, насколько их авторы смогли увидеть в национальных процессах генерализующие тенденции модерна. Это - своего рода проблема глокализации социологической теории и ее политических дериватов, которая будет существовать всегда. Если У. Беку удалось выявить некоторые универсальные черты перехода от Первого ко Второму модерну в терминах производства и распространения риска, увидеть воздействие последних на политические трансформации (формирование сферы " неполитической политики" и др.), то это не означает, что они должны реализоваться в разных национальных контекстах по универсальному сценарию. Критики его социологии политики сходятся в том, что он недостаточно учитывает современные законы накопления и движения капитала. Я добавила бы к этому, что недостаточно учитываются также закономерности развития потребительского общества, стимулируемые этим капиталом, поскольку увеличивающиеся масштабы потребления - мотор капиталистического накопления. Отсюда, СМИ, Интернет и другие коммуникации являются важнейшим средством и каналом "неполитической политики". Можно согласиться с точкой зрения В. Иноземцева, что в условиях современного "западного общества" люди могут принести "существенные экономические интересы в жертву экологическим задачам на локальном, касающемся каждого из них уровне, и могут поступить так же, если ущемление их несущественных экономических интересов может оздоровить экологическую ситуацию на глобальном уровне, к каждому прямого отношения не имеющем" [6, с. 495. -курсив Е. К.].

Критика любых социологических концепций с позиции "культурной рациональности" всегда противостояла критике с позиций рациональности научной. Поэтому, если культура понимается как совокупность норм и ценностей, "встроенных" в социальные институты периода перехода от Первого ко Второму модерну, тогда Бек во многом прав. Наконец, заметим, что общество потребления возводит рост потребительских ценностей в социальную ценность и норму жизни, которая затем навязывается всем слоям общества подконтрольными международному капиталу СМИ. Оборотной стороной "неполитической политики" неограниченного потребления является расхищение природных ресурсов и накопление отходов. Иными словами, потребительская культура есть один из главных источников риска.

В целом критика в адрес социологии политики У. Бека больше делала акцент на том, чего там нет (или что недостаточно разработано), но не на ее внутренних, имманентных противоречиях. Тем не менее, эта критика породила диалог и дискуссию в сообществе профессионалов, политиков и интеллектуалов, которые ведутся до сих пор, причем их инициатором в ряде случаев был сам У. Бек, "вызывая огонь на себя". Такой публичный тест в современных условиях, вероятно, необходимое условие развития данной отрасли знания.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1.Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну. М.: Прогресс-Традиция, 2000.

2.Beck U. The Cosmopolitan State. 2001. Date of access: 15.04.2003 <http://www.eurozine.com/article/2001 - 12 -05-beck-en.html>.

3.Beck U. The Reinvention of Politics: Toward a Theory of Reflexive Modernization // Beck U., Giddens A., Lash S. Reflexive Modernization: Politics, Tradition and Aesthetic in the Modern Social Order. Cambridge: Polity Press, 1994. P. 1 - 55.

4.Бек У. Что такое глобализация? М.: Прогресс-Традиция, 2001.

5.Beck U. Power in the Global Age. Cambridge: Polity Press, 2005.

6.Иноземцев В. Л. На рубеже эпох. Экономические тенденции и их неэкономические следствия. М.:

Издательство "Экономика", 2003. С. 476 - 497.

К содержанию

2.Ульрих Бек
Что такое глобализация?

http://nationalism.org/library/science/globalisation/beck/beck-was-ist-globalisierung.htm

 

Бек У. Что такое глобализация? Ошибки глобализма - ответы на глобализацию / Пер. с нем. А. Григорьева, В. Седельника; Общ. ред. и послесл. А. Филиппова - М.: Прогресс-Традиция, 2001. - 304 с.

ISBN 5-89826-109-5

Обложка книгм

Книга известного немецкого социолога, профессора Мюнхенского университета Ульриха Бека (р. 1944) посвящена проблеме глобализации. Автор пытается ответить на двойной вопрос: что имеется в виду под глобализацией и где искать политическое решение проблемы.


PDF-файлы физически расположены на сайте auditorium.ru


Титул (titul.pdf - 91К)

Предисловие Перевод В. Седельника (pred.pdf - 97К)

Часть I. ВВЕДЕНИЕ (Главы I- IV перевод В. Седельника) (part1.pdf - 155К)

I. Виртуальные налогоплательщики
II. Национальное государство между мировой экономикой и индивидуализацией утрачивает свой суверенитет: что делать?
III. Шок глобализации: запоздалая дискуссия

Часть II. ЧТО ИМЕЕТ В ВИДУ ГЛОБАЛИЗАЦИЯ? ИЗМЕРЕНИЯ, КОНТРОВЕРЗЫ, ДЕФИНИЦИИ (part2.pdf - 483К)

IV. Открытие мирового горизонта: к социологии глобализации

(Главы V-VIII перевод А. Григорьева)
V. Транснациональное гражданское общество: как возникает космополитический взгляд на вещи

VI. Контуры мирового общества: конкурирующие перспективы

Часть III. ЗАБЛУЖДЕНИЯ ГЛОБАЛИЗМА (part3.pdf - 142К)

  1. Метафизика мирового рынка
  2. Так называемая свободная мировая торговля
  3. В области экономики мы имеем дело (еще) с интернационализацией, а не глобализацией
  4. Драматургия риска
  5. Отсутствие политики как революция
  6. Миф о линейности
  7. Критика катастрофического мышления
  8. Черный протекционизм
  9. Зеленый протекционизм
  10. Красный протекционизм

Часть IV. ОТВЕТЫ НА ВЫЗОВ ГЛОБАЛИЗАЦИИ (part4.pdf - 226К)

VII. Европа как ответ на глобализацию
VIII. Перспективы. Гибель а lа carte: бразилизация Европы

Рекомендуемая литература (litr.pdf - 102К)

ПОСЛЕСЛОВИЕ. А.Филиппов. Печальная глобализация: локальное без границ, глобальное без места (posl.pdf - 139К)

Содержание (soder.pdf - 108К)

К содержанию

У. Бек

Ульрих Бек (U. Beck) - родился в 1944 году, немецкий социолог, автор теории общества риска.

У. Бек получил разностороннее образование. В университетах Германии он изучал юридические науки, социологию, философию, психологию. Успешно защитил две диссертации. Преподает в ведущих университетах Германии и Лондонской Школе Экономики. Является директором Социологического института Мюнхенского университета.

http://www.soc.pu.ru/publications/pts/bek_3.shtml

3. У. Бек
СОБСТВЕННАЯ ЖИЗНЬ В РАЗВЯЗАННОМ МИРЕ: ИНДИВИДУАЛИЗАЦИЯ, ГЛОБАЛИЗАЦИЯ И ПОЛИТИКА

На Западе нашего мира вряд ли найдется более распространенное стремление, чем желаие вести собственную жизнь. Тот, кто сегодня объедет Францию, Финляндию, Польшу, Швейцарию, Англию, Германию, Венгрию, США и Канаду и спросит, что на самом деле движет людьми, чего они добиваются, за что борются, когда по их мнению, им не до шуток, тот столкнется с деньгами, работой, властью, любовью, Богом и т.д., но все больше и больше — с привлекательностью собственной жизни. Деньги подразумевают собственные деньги, помещение подразумевает собственное помещение, именно в смысле элементарных условий для собственной жизни. Даже любовь, брак, родительство, желанны на фоне неясного будущего больше, чем когда бы то ни было, но при условии соединения и поддержания собственных, центробежных жизненных путей. С небольшим преувеличением можно утверждать, что повседневные баталии по поводу собственной жизни сделались коллективным опытом западного мира, в котором выражается последнее единство всех его представителей.

Что все-таки влечет людей к тому, чтобы хватать звезды «собственной жизни» помимо всего прочего в мире? Для многих ответ очевиден: причиной являются сами люди. Однако подобные поспешные объяснения вызывают новые вопросы: как тогда объяснить массовый одновременный порыв людей во многих странах взять свою жизнь в свои руки? Есть ли это своего рода эпидемия эгоизма, одержимость собственным Я, с которой можно справиться с помощью этических капель, горячих припарок «Мы» и ежедневных внушений о всеобщем благе?

Или, может быть, одиночки являются, носителями, реализаторами более глубоких изменений? Является ли это предзнаменованием прорыва, борьбы за новые отношения человека и общества, которые еще только предстоит найти? Эта точку зрения хотелось бы прокомментировать в настоящем докладе1 .

Теорию общества собственной жизни можно набросать в 15 тезисах:

1. Необходимость и возможность вести собственную жизнь возникает в высокодифференцированном обществе. В той мере, в которой общество распадается на отдельные функциональные части, не отражающиеся друг в друге и взаимно не заменимые, люди будут связанны с ним лишь частичными аспектами: в качестве налогоплательщика, водителя автомобиля, студентки, потребителя, избирателя, пациентки, производителя, отца, матери, сестры, пешехода и т.д., то есть в процессе постоянной смены разнородных, частично несовместимых логик поведения они будут вынуждены встать на собственные ноги, взять в свои руки собственную жизнь, грозящую рассыпаться на части. Современное общество интегрирует человека в свои функциональные системы не как целостную личность, наоборот, оно в гораздо большей степени вынуждено, чтобы индивиды были как раз не интегрированы, а принимали бы в нем участие лишь частично и эпизодически в качестве перманентных странников среди функциональных миров.

2. Собственная жизнь вовсе не является собственной жизнью, наоборот, возникает некая стандартизированная жизнь, в которой должны быть скоординированы и сплавлены друг с другом принципы вклада и справедливости, интересы индивидуума и рационализированного общества. Существует национальное государство, которое создает и усиливает индивидуализацию. Это есть то, что я называю парадоксом «институционализированного индивидуализма».

Центральные институты, такие как основные права (гражданские, политические и социальные) адресованы индивидууму, а не коллективам или группам. Система образования, динамика рынка рабочей силы, модель карьеры, в общем и целом даже рынки являются индивидуализирующими структурами и институтами, то есть «двигателями» индивидуализации. Гибкая занятость означает индивидуализацию рисков и жизненных связей. Институт тайного голосования освобождает индивидуума от группового давления и т. д. Таким образом, индивидуализация не является делом «надстройки», идеологии, от которой следует отличать «базис», объективное положение как «собственно» реальность, которую можно сохранить. Индивидуализация является, так сказать, парадоксом «социальной структуры» Второго Модерна. Это означает, что условия жизни индивидуумов принадлежат им самим; и это в таком мире, который почти полностью независим от индивидуумов. Таким образом «собственная жизнь» становится биографическим решением систематических противоречий.

Однако это имеет далеко идущие последствия: век собственной жизни предполагает и открывает ролевую анти-охваченность социального. Разумеется, при этом, речь идет не только об обычной «ролевой дистанции», которая присуща самой социальной роли, но и о том, что ролевая природа социального действия отменяется в целом.

Сама по себе индивидуализация, понимаемая как массовый индивидуализм, к которому якобы есть склонность, представляет собой бессмыслицу. Индивидуализация подчиняется нормативному требованию со-индивидуализации, что означает индивидуализацию с вместе или наряду друг с другом. Однако индивидуализация одного (одних) часто оказывается границей индивидуализации другого (других). Так вместе с растущей индивидуализацией создаются ее негативные границы. Иначе говоря, индивидуализация существует посредством и через общественное положение вещей, либо она есть ничто. Представление об автаркичном Я является чистой идеологией.

3. Тем самым собственная жизнь полностью зависит от институтов. Для того, чтобы организовывать собственную жизнь, на место обязывающих традиций заступают институциональные предписания. Качественное различие между традиционной и современной биографией состоит не в том, как считают многие, что в прежних сословных и сельских обществах различные виды контроля и предписаний сводили к минимуму индивидуальное распоряжение его или ее жизнью, в то время как сегодня едва ли еще есть такие ограничения. В бюрократической и институциональной гуще Модерна жизнь в гораздо сильнее оплетена сетью правил и предписаний. Решающее отличие заключается в том, что современные предписания как раз вынуждают к самоорганизации собственной жизни и самотематизации биографии. Например, раньше в Европе существовали весьма четкие правила заключения брака, в результате чего в определенных местах и в определенное время почти половина населения брачного возраста оставались безбрачным. Сегодня наоборот, многочисленные предписания в системе образования, на рынке труда, в государстве всеобщего благоденствия под угрозой экономических санкций требуют от человека вести собственную жизнь.

4. Индивидуализация выдвигает в центр потенциал самооформления, индивидуального поведения. Сводя к единой формуле, можно утверждать: формирование определенной биографии становится задачей индивидуума, его проектом — по меньшей мере de jure, в меньшей степени de facto. Иначе говоря, собственная жизнь означает, что стандартные биографии становятся биографиями по выбору, «биографиями, которые мастерят», биографиями риска. За фасадами гарантий и благосостояния постоянно подстерегает возможность соскользнуть в изоляцию и бедность. Рефлексы замкнутости и страх касаются даже внешне состоятельного среднего слоя общества. Поэтому следует четко различать между индивидуализацией, где институциональные ресурсы, такие как права человека, воспитание, государство всеобщего благоденствия, помогают справиться с противоречиями современных биографий, и «атомизацией», где таких ресурсов нет. Неолиберальная идеология рынка усиливает атомизацию со всеми ее политическими последствиями. Она основывается на картине человека как автаркической личности и ошибочно полагает, что индивидуумы овладевают собственной жизнью в одиночку, что они даже могут приобрести и возобновить свои способности из самих себя. Об этом свидетельствуют речи о «себе как предпринимателе». Однако эта идеология находится в явном противоречии с базовым повседневным и социологическим опытом как в мире труда, так и в совместной жизни в семье и в коммуне, а именно: одиночка не является «монадой» (Лейбниц), а как раз наоборот, все больше и больше зависим от других людей и даже от всемирных институтов. Идея «самостоятельного» рыночного человека является чистой идеологией и в конечном итоге приводит к утрате смысла взаимных обязательств. В этом отношении социологическое понимание индивидуализации теснейшим образом связано с вопросом о том, как можно демистифицировать ошибочное представление об автаркичном индивидууме. Не свобода выбора, а понимание фундаментальной неполноты самой личности является ядром индивидуальной и политической свободы во Втором Модерне.

5. Несмотря на, либо как раз, из-за этой институциональной зависимости, предписаний и ненадежности, которую часто невозможно оценить, собственная жизнь осуждена на активность. В крахе структуры своих запросов человек все еще остается в активной жизни. Оборотная сторона обязанности быть активным лежит в индивидуальном модусе отнесения: фиаско становится личным фиаско и больше не снимается в «культуре бедности» как опыте класса. В то время как раньше болезнь, мания, безработица и другие отклонения от нормы считались ударами судьбы, сегодня акцент делается на личную вину и ответственность. Поэтому жить собственной жизнью означает взвалить на себя ответственность за личное несчастье и непредвиденные события, в том числе и там, где миллиарды людей во всем мире испытывают ту же «участь». Показательно, что это есть не личное воззрение, а культурно-обязывающий модус отнесения. Он соответствует картине общества, в котором индивидуумы не пассивно сталкиваются с обстоятельствами, а активно формируют собственную жизнь в пределах различных границ.

Сводя к единой формуле: собственная жизнь — собственные фиаско. Следствие состоит в том, что явления общественного кризиса (например, структурная безработица) можно превратить в риск одиночки. Социальные проблемы можно свести прямо к психическим особенностям: комплексу вины, страху, конфликтам и неврозам. Как ни парадоксально это может показаться, дело идет к новой непосредственности отношений индивидуума и общества, к непосредственности кризиса и конфликта, так что социальные кризисы проявляются как индивидуальные и больше не воспринимаются в их социальном измерении или воспринимаются так лишь косвенно. Это относится и к неприглядной стороне еще интегрированных обществ: к новому социальному положения низших классов и социально исключенных. Мировые кризисы и риски (обвалы финансовых рынков, безработица) выступают в качестве явлений не как таковые, а подвергаются коллективной индивидуализации. Можно с уверенностью сказать, что в этом заложен один из источников современных и будущих вспышек насилия по собственной воле, направленных на меняющихся жертв («иностранцы», инвалиды, гомосексуалисты, евреи).

6. Институционализированный индивидуализм (который, впрочем, может весьма по-разному проявляться в разных странах всеобщего благоденствия на Западе, (например, в Швеции, США, Германии) ни в коем случае не означает, что все становятся индивидуальнее, все более ярким «Я»; противоположное возможно в не меньшей степени: добровольный уход личности в бытие не-личностью, сознательное высвобождение от необходимости вести собственную, оригинальную жизни. Фридрих Ницше рано подметил разные сцены и костюмы индивидуализации «собственной жизни»: «Настоящий ли ты? Или только актер? Заместитель? Или само замещенное? — В конце концов ты, может быть, просто поддельный актер...»

Теория собственной жизни не дает никакого ответа на этот вопрос об аутентичности, ни культурно-пессимистического, ни культурно-оптимистического.

7. Люди борются за собственную жизнь в мире, который все сильнее и явственнее ускользает от них, который необратимо пронизан глобальными связями. Даже самое естественное из всех действий — вдыхать чистый воздух, в конечном счете подразумевает переворот в мировом промышленном порядке. Это вызывает вопрос: что такое глобализация биографии? В век глобализации собственная жизнь больше не является оседлой и связанной с определенным местом. Это жизнь в разъездах, как в буквальном смысле слова, так и в переносном, это жизнь кочевников, жизнь, проводимая в автомобилях, самолетах и поездах, у телефона или в Интернете, и, при содействии средств массовой информации, это транснациональная жизнь, текущая поверх барьеров. Мультилокальная транснациональность собственной жизни является дальнейшей причиной выхолащивания национального суверенитета и выхода из употребления социологии, пребывающей в методологическом национализме и мыслящей общество территориально. Подчиненная, по-видимому, априорная связь места и общности, общества постепенно исчезает. Теперь либо по доброй воле, либо по принуждению, либо и то, и другое, жизнь людей включает несколько отдельных миров. Глобализация биографии означает полигамию места; люди любят сразу несколько мест, несколько культур.

8. Итак, там, где пересекаются индивидуализация и глобализация, это означает: понимать мир как антагонизм — и жить! Необходимость выбирать и посредничать между несовместимыми культурами, очевидностями, стилями жизни требует публичного обмена, и коммуникации по поводу имеющихся противоречий выбираемых форм жизни, их последствий для другого человека, для всех. Каждый ежедневно оказывается в поливалентной ситуации жизни и деятельности, в которой он вынужден странствовать, «выполнять переводы» различных горизонтов значений. Но это означает, что наступает конец ролевой модели социальной жизни, согласно которой собственная жизнь может быть прожита в качестве копии по предписаниям традиционных синек. Индивидуализация заменяет существование под копирку диалоговым существованием, диалоговым воображением, в котором противоречия мира нужно вытерпеть, преодолеть в собственной жизни. Теперь каждый должен на пути к самому себе, срифмовать преимущества и недостатки, которые должны быть и которые есть у него.

Индивидуализация, как и глобализация, обостряет вопрос о качестве социального. Социальное разнообразнее, чем его проектирует и устанавливает национальное государство. Миф об однородности, империализм интеграции и ассимиляции заслонили картину разнообразие и творчества множества людей, и одновременно, отделив чужого, оборвали живую полемику с ним и даже запретили ее. Солидарность всегда разучивалась и осуществлялась лишь как солидарность с «национально однородным». В периоды исключения чужих как более или менее негласной предпосылки, национальная солидарность практиковалась и практикуется многообразными способами.

Следовательно, оборотной стороной глобализации является де-традиционализация. Собственная жизнь также является нетрадиционной жизнью. Это не означает, что традиция больше не играет никакой роли — часто имеет место обратное. Однако традиции должны быть избраны, а, часто и изобретены, они приобретают значение лишь вследствие индивидуальных решений и опыта. Тот, кто живет в этом постнациональном, глобальном обществе, перманентно снимает старые классификации и формулирует новые. Возникающие отсюда гибридные идентичности и «социальные круги» (Зиммель) образуют как раз те «идентичности в точках пересечения». Таким образом, идентичность и интеграция возникают посредством пересечения и комбинации, а значит и посредством конфликта с другими идентичностями.

9. Если рассматривать глобализацию, де-традиционализацию и индивидуализацию вместе, то станет ясно, что собственная жизнь также является экспериментальной жизнью. Частная (совместная) жизнь превращается, по доброй воле или нет, в экспериментальную ситуацию с открытым исходом. Что, собственно говоря, значит, если отношения с партнером, стало быть, разделение труда, сексуальность, женственность и мужественность не могут больше основываться на установлениях природы или традиции, а должны быть вновь приобретены, определены на основе взаимности и равенства, сделаны понятными друг другу? Что это значит, если детей нельзя больше воспринимать и обращаться с ними как с собственностью родителей, даром Божьим или национальной проблемой, объектом воспитания и социализации, а нужно обращаться с ними как с индивидуумами на пути к собственной жизни?

Что это значит, когда повседневная совместная жизнь, основанная на идеалах партнерства и «эмоциональной демократии», сталкивается с такой динамикой рынка труда, когда, прежде всего, женщины попадают в вихрь сомнительной занятости, гибкого графика, диктуемого производственной необходимостью, и радикального неравенства, вытекающего отсюда? Что это значит, с одной стороны, открыто присягают ценностям семьи, материнства и отцовства, а с другой — требуют и объявляют священным постоянное целостное распоряжение над всеми рынка труда, имеющего все меньше защитных зон и гарантий? Что значит для пары в своей повседневной постоянно наводить мосты и связи из-за различий и противоречий, вытекающих из национального происхождения и этнической принадлежности? Является ли общество без прочных традиций теологией без Бога? Итак, могут ли вообще существовать отношения между одним и другим Я без осознанной, желаемой трансценденции Я? На чем они основаны, если они основаны лишь на самих себе?

10. Собственная жизнь подразумевает рефлексивную жизнь. Социальная восприимчивость и рефлексия, переработка противоречивой информации, диалог, переговоры, компромисс, являются почти синонимами собственной жизни. Своего рода «активный менеджмент» и «моноторинг» (пожалуй, это подходящие термины) необходимы для того, чтобы в контексте конфигурированных требований и в сфере глобальной неопределенности не то, чтобы управлять собственной жизнью, а хотя бы сбалансировать ее.

Следовательно, век собственной жизни больше не может быть определен и интегрирован посредством заданных норм, ценностей, иерархий. Он должен быть определен скорее через свободу, то есть через не-интеграцию. Следует задаться вопросом о правовых, политических и экономических основоположениях свободы. Однако это больше не связано с каким-либо нормативным образцом, сущностным определением человека, мужчины, женщины, христианина, еврея, чернокожего, мусульманина, немца, китайца. Тем самым культура становится, как отмечает Алан Турен, экспериментом с целью выяснить, «как мы можем жить вместе в качестве одинаковых и все-таки разных».

Таким образом, с имманентной точки зрения, веку собственной жизни ни в коем случае не грозят призраки, вырисовывающиеся на фоне общественных дискуссий: разрушение ценностей и мания собственного «Я». Ему скорее грозит, во-первых, то, что не удается перевести творческие импульсы экспериментальной нормативности собственных жизней в публично-политические темы, приоритеты и формы; и, во-вторых, то, что поиск основ собственной жизни теряется и пропадает в бесконечности частной жизни (психологического, эзотерического).

11. В этом смысле собственная жизнь является формой жизни позднего Модерна, пользующейся большим уважением. Так было не всегда. В традиционных, национально отграниченных обществах индивидуум остается родовым понятием: мельчайшей единицей воображаемого целого. Только де-традиционализация, глобальная открытость и новое многообразие функциональных логик обеспечивают одиночке особое внимания и значение в обществе. Положительная оценка индивидуума является тем самым поистине современным феноменом, с которым до сих ведут жестокую борьбу (на что указывают речи об «обществе острых локтей»).

12. Можно так сформулировать историю социологии, чтобы показать, как Дюркгейм, Вебер, Зиммель, Маркс, Фуко, Элиас, Гидденс, Бауман и т.д. использовали и интерпретировали идею индивидуализации. Таким образом, речь ни в коем случае не идет о феномене, характерном для второй половины 20 столетия. Ранние исторические фазы индивидуализации можно проследить в придворном обществе Средневековья, в эпохе Возрождения, во внутреннем аскетизме протестантизма, в освобождении крестьян от феодальной зависимости, а также в исчезновении, ослаблении межпоколенческих связей в 19 и начале 20 веков. Не только идейная история индивидуализма, но и реальная история индивидуализации показывает, что европейский Модерн освободил индивидуумов от исторически заданных и предопределенных ролей. Традиционные опоры (например, религиозные общности, культура классов) оказываются подорванными, но одновременно создаются новые формы социальных связей (нация, гражданское общество, гражданские права).

В чем тогда состоит историческая специфика тяги к индивидуализации, возникшей с 60-х годов и дебатов об индивидуализации в социальных науках, идущих с начала 80-х? Сводя к единой формуле, можно утверждать: индивидуализация во Втором Модерне подразумевает «disembedding without reembedding» — «ис-ключение без в-ключения», освобождение без последующего заключения. Впервые в истории индивид становится единицей социального воспроизводства. Люди будут выпущены из самоочевидностей национального промышленного капитализма в турбулентность мирового общества риска.

13. Все это имеет центральные политические последствия. С одной стороны, ставится под вопрос общее доверие к тому, что партии способны мобилизовать граждан и своих членов в связи с определенными вопросами, стоящими на политической повестке дня. С другой стороны, количество коллективных действующих лиц множится и диверсифицируется. Сегодня не следует исходить ни из того, что граждане являются членами партии, а члены партии — солдатами партии, ни из того, что партии и профсоюзы в принципе способны создать консенсус, так как большие организации также стали по содержанию более плюралистическими. В шествии индивидуализации и глобализации сами коллективные актеры будут «лишены ядра» и вынуждены к программным революциям за старым фасадом (как, например Новые Лейбористы в Великобритании). Наоборот, в политической игре за власть невозможно постоянно задействовать все большее число участников, что увеличило бы количество конфликтов, а не потенциал консенсуса.

Здесь также обнаруживается подлинная политическая дилемма Второго Модерна. С одной стороны, именно сила политического воображения и политическое действие ощущают вызовы доселе невиданного масштаба. Надо думать лишь об основополагающих реформах, необходимых для создания нового фундамента социального государства перед лицом ненадежных форм занятости и «бедности трудом»; либо о том, что необходимо, для такой реорганизации ключевых институтов парламентской демократии, ориентированных национально, чтобы они стали более открытыми для транснациональных идентичностей, жизненных ситуаций и глобальных экономических связей; не говоря уже об экологической реформе промышленности, действующей во всем мире автономно — вопросе, которым раньше и вовсе пренебрегали. С другой стороны, процессы индивидуализации подрывают социально-структурные предпосылки политического консенсуса, до сих пор обеспечивавшие коллективное политическое действие. Причиной является парадокс того, что на микросоциальном, микрополитическом уровне формы активности расширяются, и общество меняется снизу суб-политическим образом по все большему количеству вопросов и сфер деятельности. Больше не существует замкнутого пространства национальной политики. Общество и общественность состоят из противоречивых пространств, которые одновременно является как индивидуализированными, транснационально открытыми и находящимися в оппозиции друг к другу. Различные культурные группы живут в этих пространствах и пробуют там собственный коктейль.

14. Итак, какие политические следствия вытекают из века собственной жизни? Снимает ли он социально-структурные предпосылки общеобязательных решений? Или возникает иная форма политического, основанная на правах человека и нравственном, альтруистическом индивидуализме, для которой пока нет адекватных категорий для описания и понимания? Обосновывает ли идея прав человека, понимаемая как базис и идентичность собственной жизни, идею космополитического социума, защищающего основы собственной жизни в основах чужой жизни?

Итак, требует ли век собственной жизни трансформации демократической идеи, заступает ли на место ее представительной формы индивидуалистический республиканизм, познающий культурную и политическую диверсификацию собственной жизни, признающий ее и делающий ее руководящим принципом политического? Возможно ли, чтобы этот космополитический индивидуализм эффективно выступал бы против двух доминирующих политических стремлений, которые ставят под вопрос ценностные и экзистенциальные основы собственной жизни: с одной стороны, дикого капитализма, а с другой — контр-индивидуалистического коммунитаризма, стремящегося назад к авторитарным коллективным ценностям?

Иными словами, возникают вопросы: может ли и каким образом может социально-креативный и политический индивидуализм найти в самом себе опору и основу? Что в процессе индивидуализации поддерживает направленность сознания на то, что основы «собственной жизни» можно завоевать и защитить лишь в публичном политическом взаимодействии? Как будет возможно, что мужчины и женщины, черные и белые, израильтяне и арабы, христиане и мусульмане все-таки разделяют неиндивидуалистическое и неэссенциалистское определение conditio humana — человеческих условий? Поэтому здесь так важен исторический пример религии. Религия больше всего проклинала индивидуализм, но тем самым как раз определила его смысл, интегрировала в образ человека, позволяющий признавать другого, чужого в качестве «собратьев и сестер» (поверх этнических и национальных границ), и, таким образом, создать возможность общего политического действия.

15. Где заложен источник имманентной трансцендентности и самоограничения индивидуализации в пострелигиозном и постнациональном мире — наверное, в осовременивании конечной достоверности собственной жизни: необходимости умереть? В опыте любви, снимающей пределы собственной жизни и допускающей соблазнительный рассказ о разделенной жизни (которая затем терпит крах своих надежд)? В опыте болезни, упадка сил, депрессии, в которых выступает сомнительность «социальных сетей», так прочных по видимости? В опыте изоляции, опустошенности и одиночества, в котором желание другого становиться жгучим в своей невыполнимости? Или все это, видимо, лишь отговорки и увертки, а в модной близости индивидуализации и эзотеризма все-таки выражается лишь постоянство суммы религиозных энергий, неотъемлемости трансцендентных рамок значений? Является ли век индивидуализации веком самодельных религий? Или на место еретиков заступают атеисты, нигилисты и равнодушные?

Примечания

  1. В основе статьи лежит доклад, сделанный У. Беком 26 сентября 2002 года в Эрмитажном театре в Санкт-Петербурге

К содержанию

 

Hosted by uCoz